Reviewed by: Shatterzone of Empires: Coexistence and Violence in the German, Habsburg, Russian, and Ottoman Borderlands ed. by Omer Bartov and Eric D. Weitz Оксана Ермолаева Omer Bartov and Eric D. Weitz (Eds.), Shatterzone of Empires: Coexistence and Violence in the German, Habsburg, Russian, and Ottoman Borderlands (Bloomington: Indiana University Press, 2013). xii, 528 pp., ills. Index. ISBN: 978-0-253-00631-8.* В последнее время тема при-граничья стала одной из самых популярных в современной за-падной историографии и по-родила ряд новых концепций и оригинальных методологических подходов. Это и геокультурный подход А. Рибера,1 и адаптиро-ванная И. Кнудсен к методологии “серых зон” концепция П. Леви, основанная на изучении тем ле-гальности, неформальных и по-лулегальных социальных контак-тов,2 и воскрешенный из долгого забвенья культурно-ландшафтный подход,3 и исследования проблем конструирования идентичности на фоне этнических особенностей, выявленных при изучении опре-деленной историко-культурной зоны,4 и чрезвычайно перспек-тивное направление исследования “политической экологии” региона и ее влияния на социальную ор-ганизацию и социо-психологиче-ские черты проживающих в нем народов.5 В этом ряду находится и рецензируемая работа, посвя-щенная имперскому приграничью, точнее − проблеме межнациональ-ного и межконфессионального насилия на окраинных террито-риях Германской, Габсбургской, Российской и Османской империй в XIX−XX вв. Этот масштабный коллективный труд стал резуль-татом международного проекта, в котором принимало участие более ста ученых. [End Page 317] Вынесенное в заголовок клю-чевое для этой работы понятие “shatter zone” (зона разлома) применительно к европейскому приграничью впервые было при-менено англоязычными иссле-дователями, заимствовавшими его из межвоенной немецкой литературы, в начале 1940-х. Еще раньше, в 1915 г., близкий по смыслу термин “crush zone” был использован Дж. Фэргрейвом для обозначения кордона из малень-ких государств между Россией и Германией, образовавшихся в результате столкновения этих двух империй (Р. 334). Редакторы сборника исходят из понимания приграничных имперских тер-риторий не столько в традици-онном смысле – как регионов, разделенных государственными границами и переходящих от одного государства к другому по-сле пересмотра этих границ, но как промежуточных пространств (spaces in between), с податливой идентичностью и оспариваемым контролем над населением и тер-риторией (Р. 2). В качестве про-дукта политического воображения и идеологических фантазий, они становятся плацдармом для разно-го рода политических, военных и экономических проектов, а также объектом научных изысканий и литературных репрезентаций. Рассматривая обширный, этни-чески разнообразный регион в его целостности и на различных уровнях – локальном, нацио-нальном, имперском, в контексте международных отношений – ав-торы пытаются понять, каким об-разом его жители, представители многонациональных империй, на протяжении многих веков отно-сительно мирно сосуществовали друг с другом, но потом, в ходе катаклизмов XX века, стали жерт-вами “худшего насилия, которое только можно себе представить” (Р. 2). Переломным моментом в эска-лации насилия, по мнению редак-торов, стал демонтаж континен-тальных империй после первой мировой войны и образование национальных государств, а также двух новых империй: советской коммунистической и нацист-ской (Р. 3). Категория “насилия” служит связующим звеном для всех статей сборника. Авторы классифицируют межэтнические конфликты, разделяя их на домо-дерные (вызванные сочетанием религиозных противоречий, со-циально-экономического про-теста и политических амбиций), и современные, мотивированные новым чувством национальной идентичности (Р. 4). Кроме того, авторы дифференцируют насилие, инициированное и управляемое государством, и местные межэт-нические конфликты. В результате глубоких социальных трансформаций [End Page 318] технического и логисти-ческого характера, начиная со второй половины XIX в. оба эти вида насилия приобрели систе-матический характер и крайнюю жестокость. (Впрочем, можно возразить, что и средневековая Европа славилась насилием). Первая часть сборника оза-главлена “Воображаемое при-граничье”. Ее открывает глава “Взгляд путешественника на Цен-тральную Европу” Ларри Вульфа (Larry Wolff), продолжающего разрабатывать тему “изобретения Центральной Европы как мульти-этничного транзитного приграни-чья, связывающего германские и славянские миры”. Анализируя восприятие региона знаменитыми путешественниками (начиная с Фихте, Моцарта, Ч. Милоша) по мере продвижения с запада на восток, процесс создания литера-турных и политических фантазий на тему этого “нестабильного географического образования” (Р. 25), Вульф пытается идентифици-ровать момент перехода “герман-ского мира” в мир славянский и то, какие именно лингвистические и культурные нюансы этот пере-ход обозначали. В основе соци-ального конструирования региона Центральной Европы и нацио-нальной идентификации отдель-ных индивидов и групп населения лежала сложившаяся в эпоху Просвещения система координат, состоявшая из традиционных по-нятий: “цивилизации” на Западе и “отсталости” на Востоке Европы (Р. 27). Используя дискурсивный анализ, Вульф предлагает пере-осмысление таких традиционно устоявшихся понятий, как “сла-вянство” (Р. 28). Он показывает, как в процессе конструирования этой категории старые образы переплетались с современными (Р. 33), как проходило оформ-ление приграничного региона в виде идеи, воображаемого про-странства и очага нестабильной идентичности (Рp. 35-36). Во второй главе Г. Тум (Gregor Thum) описывает, как прохо-дила мифологизация процесса конструирования политических границ государства на примере границ Германии XIX в., как антиславянские стереотипы ин-корпорировались в немецкую на-циональную культуру (Рp. 44-59). Автор утверждает, что именно мифологизация приграничных территорий в XIX в. заложила ос-нову жестоких вспышек насилия в веке XX. Этот тезис противоречит одному из основных посылов книги, согласно которому насилие эпохи двух мировых войн XX в. не было неизбежным. С этой точки зрения речь, скорее, должна была идти о том, как политические мифы XIX в. были адаптированы и использованы для эскалации насилия нацистской Германией. [End Page 319] Приграничный историко-куль-турный ландшафт создавался, ин-терпретировался и использовался в ходе создания политического и культурного мифа о немецкой на-циональной границе как границе европейской цивилизации, защи-ты от варваров. Репрезентация этого мифа нашла свое выражение в живописи и в реставрации и популяризации архитектурного наследия (например, замка кре-стоносцев Мариенбург, Рp. 44-47). Тум также уделяет внимание германской политике этнической гомогенизации на приграничных территориях (Р. 51). В следующей главе, “Между империей и нацией-государством: набросок современной истории евреев (1750−1950)” Дан Ди-нер (Dan Diner) пересматривает традиционную схему перехода от мультиэтничного имперского европейского общества к совре-менному миру государств-наций после первой мировой войны. Динер пишет о том, как тради-ционные еврейские диаспоры, со своей специфической культурой, политическими и социальными институтами, интегрировались в национализирующееся европей-ское сообщество конца XVIII − середины XX в. (Рp. 61-80). В четвертой, заключитель-ной главе раздела Теодор Викс (Theodore R. Weeks) исследует положение евреев Вильнюса в пе-риод между польским восстанием 1831 г. и разрушением еврейской общины города в ходе Холокоста и второй мировой войны. В этот период Вильнюс оспаривался несколькими национальными проектами (польским, литовским, беларуским), и собственно еврей-ское видение города оказывалось вовлеченным в сложные отно-шения с каждым из них. После первой мировой войны верх берет тенденция к культурному единоо-бразию (“unmixing of populations”, Р. 81). Разыгрывание этнической карты, проводимое конкурирую-щими за город политическими ре-жимами, закончилось практикой этнических чисток, доведенной в отношении евреев до логического конца нацистами (Р. 94). В течение десятилетий и столетий поляки, литовцы, евреи, беларусы и рус-ские вписывали свою историю и культуру в культурный ландшафт города, создавая альтернативное видение его истории. В ходе “короткого XX века” эта сложно-составная историческая память стиралась и выжигалась вместе с уничтоженным населением (Р. 94). Вторая секция сборника назы-вается “Имперские окраины”. В первой ее главе Гари Коэн (Gary B. Cohen) анализирует концепцию гражданства в Австро-Венгерской империи. Вплоть до краха импе-рии население окраин проявляло заинтересованность в сохранении [End Page 320] и расширении своих гражданских прав, а потому активно поддер-живало институты власти. Даже самые злостные националисты ставили своей целью не демонтаж империи, а реформы (Рp. 103-121). Поэтому, по мнению автора, из-учение изменений отношения населения к государству в конце XIX в. (с учетом различий по национальности, религии и клас-совой принадлежности) является особо важным для понимания эволюции современной поли-тики и гражданского общества в Центральной Европе (Р. 105). Коэн предлагает изучать практики гражданства и взаимоотношения индивида и государства через призму повседневной жизни. Это позволяет изучить процесс заме-ны домодерных иерархических социальных структур и корпо-ративных привилегий новыми концепциями гражданства, про-исходящей в результате нараста-ющего вмешательства государства в жизнь людей, в свою очередь вовлеченных в государственную сферу благодаря расширению прав и обязанностей (Р. 105). По-литическую лояльность и иден-тичности Коэн рассматривает как ежедневные практики, используя подход к анализу политических дискурсов М. Фуко и концепцию “хабитуса” П. Бурдье (Р. 106), а также заимствуя методы немецкой школы истории повседневности (Alltagsgeschichte). К сожалению, автор не до конца реализует за-явленную исследовательскую программу: призывая к изучению повседневной жизни простых людей, он концентрируется ис-ключительно на политической активности национальных элит, которые активно использовали изменения в законодательстве и напрямую участвовали в органах самоуправления и других госу-дарственных институтах (Рp. 108-110). Этот перенос фокуса отчасти объясняется тем, что Коэн не про-водит четкой границы между фор-мами общинной, местной само-организации и государственным регулированием повседневной жизни людей (Р. 110). Продолжая тему окраин Габ-сбургской империи, глава Пите-ра Джадсона (Pieter M. Judson) рассматривает традиционное сельское общество приграничья империи в последние десятиле-тия ее существования. Джадсон демонстрирует, насколько далеки были проблемы национализма и национальной идентичности от интересов крестьян, которые мирно сосуществовали в среде нескольких языков и религий − к огромному огорчению лидеров национальных движений (Р. 123). Большинство социальных конфликтов не были напрямую связаны с этническими пробле-мами. Оппортунизм и безраз-личие [End Page 321] местного традиционного общества к национальным идеям толкали националистов к еще более радикальным позициям (Р. 132). В восточных частях империи (Галиция, Буковина) религиозные и языковые различия приводили к складыванию уникальных мест-ных культур, однако их границы не препятствовали сохранению общей, преимущественно регио-нальной, лояльности и самоиден-тификации (Р. 133). В третьей главе раздела Фри-тьоф Шенк (Frithjof Benjamin Schenk) предлагает интересный взгляд на железнодорожное со-общение в Российской империи как на своеобразное мобильное пограничье, в котором пред-ставители различных народов впервые встречали друг друга. По утверждению Шенка, ситуация контакта отягощалась доминиро-ванием негативных стереотипов: многие русские путешественники воспринимали окраины как чуже-родное “еврейское пространство”, а развивающееся железнодорож-ное сообщение стало средством распространения еврейских по-громов (Рp. 145-147). На какой источниковой базе делаются столь далеко идущие обобщения? Как выясняется, выводы автора под-крепляются, главным образом, впечатлениями убежденного анти-семита, православного священни-ка В. Ляхотского (Р. 143). При этом приводящееся в статье описание путешествия В. Гаркави, выход-ца из виленской интеллигентной еврейской семьи, свидетельствует об обратном: встречи Гаркави с представителями русского кре-стьянства носили весьма благост-ный характер (Р. 144). В главе, посвященной пробле-ме вовлеченности Германии во внутреннюю политику Османской империи, Эрик Вайтс (Eric D. Weitz) обсуждает влияние на нее германской колониальной прак-тики. На основании солидного ар-хивного материала он доказывает, что перенос навыков усмирения беспорядков в германских коло-ниях на проблемные провинции Османской империи привел к катастрофическим последствиям. Почти за два десятилетия до при-хода нацистов к власти Германия стала соучастницей в геноциде армянского населения в Анатолии (Р. 168). Элке Хартман (Elke Hartmann) предлагает другой подход к ос-мыслению причин эскалации насилия в Османской империи. В главе, завершающей второй раздел сборника, она демонстри-рует, как попытки мобилизовать население в провинциях для под-держки правящего режима, путем делегирования политической власти местным группам влияния, привели к фрагментации полити-ческого поля. Местные конфликты [End Page 322] не пресекались центральной властью, а регулярные вспышки насилия признавались вынуж-денной ценой сохранения общей политической стабильности в империи. Безнаказанность мест-ных политических группировок в сочетании с мобилизацией насе-ления при помощи ксенофобской и исламистской риторики помогли раскрутить маховик насилия, при-ведшего к армянскому геноциду (Р. 185). Часть третья, “Национализа-ция окраин”, начинается с инте-реснейшей статьи Пэтрис Дабров-ски (Patrice M. Dabrowski). На ру-беже XX в., в эпоху повсеместного распространения современной национальной идентичности, сельское население мультиэтнич-ного карпатского приграничья все еще отличалось домодерной локальной, даже племенной иден-тичностью. Зачастую сочетание различных культур приводило не к столкновению, а к “реконфигу-рации идентичности”, порождая “смешанные идентичности” (Р. 194). Дабровски рассказывает о том, как националистические элиты, в частности, польские, пытались адаптировать и присво-ить эту гибридную идентичность, объявляя ее уникальной частью польской национальной культуры, и как эта идентичность модифи-цировалась в политических целях. К сожалению, автор не проясняет вопрос, какова была реакция насе-ления на эти манипуляции, в какой мере принималась новая нацио-нальная идентичность и высока ли была готовность к сотрудничеству с польскими элитами? Роберт Немеш (Robert Nemes) на примере графства Бихар со сме-шанным венгерско-румынским населением исследует, как в конце XIX в. националистические элиты Габсбургской империи пытались провести четкую этническую гра-ницу на территории, которая до этого была сферой интенсивной межкультурной коммуникации. Эта межнациональная граница по-сле распада Австро-Венгрии по-служила основой государственной границы Венгрии и Румынии. Из-учая механизмы, которые географ Дж. Энью (John Agnew) назвал “трансграничным остранением” (cross-border othering) и “культур-но-символическим разграничени-ем” (cultural symbolic bordering), автор исследует двойственную роль региона как границы, а по-сле − связующего звена между разделенными территориями. Немеш реконструирует истори-ческий контекст, социальные про-цессы, а также интеллектуальные и политические усилия, задей-ствованные в процессе создания границ, в результате которого мультикультурное население ре-гиона классифицировалось и раз-делялось (Р. 210). Автор утверждает, [End Page 323] что в сельской местности венгерской части империи (куда входил Бихар) массовая бедность изолировала основную массу на-селения от современных полити-ческих идеологий (Р. 216). В отли-чие от националистических элит и представителей государственной власти, для крестьян никакой четкой национальной границы не существовало (Р. 214). На-ционалисты – преимущественно представители “среднего класса”, отдававшие приоритет языковой принадлежности и националь-ным символам, были далеки от сиюминутных проблем бедняков (Р. 217). Их мобилизующая рито-рика имела большее воздействие на активистов конкурирующего национального проекта, усиливая взаимную неприязнь. Попытки мобилизации по национальному признаку встречали протест со стороны местного населения, которое не желало выстраивать свою жизнь исключительно на националистических началах (Р. 224). Впрочем, еще более, чем этнокультурные различия, на очертания проведенной в 1919 г. между Венгрией и Румынией го-сударственной границы повлияла линия железной дороги. Она име-ла огромное значение для жизни населения, навсегда изменив сим-волическую географию (Р. 223). В статье “Странный случай антисемитизма: Иван Франко и еврейский вопрос” Ярослав Гры-цак исследует проблему истоков и разновидностей антисемитизма в восточной части Габсбургской империи. Пример известно-го украинского интеллектуала И. Франко демонстрирует, что антисемитизм с трудом поддается классификации и периодизации. Вряд ли 1914 г. стал принципи-альным водоразделом, а причи-ны проявления антисемитизма у отдельной личности зависели от множества факторов (Р. 238). Томас Балкелис (Tomas Balkelis) в статье “Нация-государство, этнический конфликт и беженцы в Литве 1939−1940 гг.” исследует проявления польско-литовского этнического конфликта на при-мере кризиса беженцев в Литве, вызванного германско-совет-ской оккупацией и расчленением Польской республики. Передача Вильнюса Литовской республике еще более осложнила ситуацию, вызвав особую настороженность и недовольство литовских вла-стей по отношению к беженцам из Польши, которые продолжали считать город своей националь-ной территорией. Tанер Акчам (Taner Akçam) возвращает читателя к теме эт-нического насилия в Османской империи, изучая планы прави-тельства младотурок по этниче-ской гомогенизации Анатолии непосредственно перед началом и [End Page 324] во время первой мировой войны. На обширном архивном матери-але он демонстрирует неприми-римую позицию правительства по отношению к христианскому населению региона, увенчавшу-юся депортациями и геноцидом. Анализируя динамику террора и геноцида, он приходит к выводу, что репрессии в отношении армян и греков были в значительной степени инициированы на регио-нальном уровне и осуществлялись без санкций центра. Это отличает ситуацию в Османской империи от репрессивных кампаний других режимов (в частности, Большого террора в СССР 1917−1939 гг.). К моменту прихода конкретных указаний из центра этнические чистки уже были осуществлены (Р. 273). Акчам также указывает на взаимосвязь геноцида и про-цесса формирования турецкой национальной идентичности по инициативе правящего режима. Первые три главы четвертой части сборника “Насилие в при-граничных территориях” продол-жают тему Османской империи и ее балканских соседей. Эяль Гинио (Eyal Ginio) изучает поли-тику османского правительства по отношению к болгарам во время Балканских войн 1912-1913 гг., проливая свет на механизм де-портаций. Кейт Браун (Keith Brown) ис-следует формирование этниче-ских идентичностей в ходе про-ектов национальной мобилизации через эскалацию межэтнической вражды во время второй Балкан-ской войны. Особое внимание уделяется теме насилия греков по отношению к болгарам по материалам писем греческих солдат с фронта, включенных в доклад фонда Карнеги о военных преступлениях. Обращает на себя внимание методологическая непоследовательность автора: текстологический анализ писем основывается на антропологиче-ском подходе К. Гирца (Р. 299), однако итоговые выводы форму-лируются в рамках социологии С. Милграма (жестокость греческих солдат была связана с привычкой подчиняться авторитетам, Р. 312). Одновременно признается роль идеологии, эксплуатирующей исторические стереотипы (греки в качестве носителей цивилизации сражаются с восточными славян-скими варварами). Дэвид Гонт (David Gaunt) проливает свет на малоизучен-ные аспекты жизни ассирийских общин Османской империи во время первой мировой войны. Разрозненные и малочисленные сообщества ассирийцев наряду с армянами стали жертвой этни-ческих чисток. Гонт исследует движущие силы геноцида на ре-гиональном уровне, мотивацию местных политических элит и населения. [End Page 325] В основном, речь идет о причинах экономического харак-тера: ассирийцы владели землями и богатством, на зависть соседям (Р. 325). Уничтожение ассирийцев преимущественно из корыстных побуждений дополняет картину армянского геноцида, в большей степени спровоцированного наци-оналистской идеологией (Р. 330). Автор считает массовое преследо-вание ассирийцев типологически близким “геноциду поселенцев” (settler genocides), проявления которого были характерны для земельных колониальных захва-тов европейских колонистов в Африке, Америке или Австралии, уничтожавших или изгонявших коренное население (Р. 331). Питер Холквист (Peter Holquist) исследует оккупационную по-литику России на приграничных территориях Османской империи и ее влияние на эскалацию на-силия в регионе, увенчавшуюся геноцидом армян. На основании анализа огромного пласта архив-ных источников он утверждает, что именно поведение российской армии подтолкнуло к геноциду ар-мян. Более того, армия напрямую участвовала в военных престу-плениях – убийствах и изгнании курдов и мусульман. Автор про-слеживает трансформацию рос-сийского милитаризированного насилия в более деструктивное революционное насилие, захлест-нувшее позже, в 1917–1921 гг., и Россию. Анализируя революци-онное насилие как динамичный процесс, Холквист показывает, как коллапс Российской империи породил сейсмические волны насилия, докатившиеся до окра-инных территорий Османской империи (Р. 352). Последние три главы этого раздела посвящены польско-украинскому пограничью. Алек-сандр Прусин изучает динами-ку и механизм антиеврейского насилия в Восточной Галиции во время российской оккупа-ции 1914−1915 гг. и немецкого вторжения 1941 г. Дополняя ис-следование П. Холквиста, он по-казывает, как армии завоевателей подстегивали межэтническое насилие в целом и в особенности враждебность к евреям, не вписы-вающимся в новый государствен-ный порядок. Согласно Прусину, местное польское и украинское население рассматривало участие в антиеврейском насилии как способ получить прежде недо-ступные материальные ресурсы. При этом автор приходит к выво-ду, что геноцид июня 1941 г. носил более систематический и жесто-кий характер, нежели “военные” погромы 1914–1915 гг. Джон-Пол Химка (John-Paul Himka) развивает эту тему, ис-следуя массовые расстрелы, про-веденные НКВД на приграничных [End Page 326] территориях СССР. В качестве источников он анализирует укра-инскую местную прессу периода немецкой оккупации, впервые поднявшую тему расстрелов июня 1941 г. и “Винницкой трагедии” 1937−38 гг. При массовой эксгума-ции жертв расстрелов в Виннице немецкие власти привлекли пред-ставительную международную комиссию экспертов, призванную зафиксировать факты советских массовых преступлений. Химка демонстрирует тенденциозность газетных публикаций, особенно в том, что касается информации об этническом составе жертв и палачей (Р. 385). Тем не менее, хотелось бы узнать больше о лю-дях, которые стояли за кампанией в прессе, впервые освещавшей факты массовых убийств, об их мотивах. Омер Бартов (Omer Bartov) завершает этот раздел сборника статьей, рассказывающей о “вну-триобщинном геноциде” – унич-тожении евреев города Бучача в Восточной Галиции в период нацистской оккупации. Собрав комплекс разносторонних источ-ников – разнообразные официаль-ные документы, воспоминания выживших жертв Холокоста − он реконструирует историю унич-тожения евреев города главным образом руками их украинских и польских соседей. Бартов до-казывает, что в приграничных территориях Холокост имел соб-ственную динамику, в меньшей степени зависящую от действий нацистов. Изучив мотивы участ-ников убийств, доносчиков, а также тех, кто помогал евреям, он утверждает, что убийства ев-реев в значительной степени мотивировались личными и даже корыстными соображениями и влекли за собой перераспределе-ние собственности. Последняя часть книги, “Ри-туал, символизм, и идентич-ность”, начинается с эссе Памелы Бэллинджер (Pamela Ballinger), посвященного взгляду на Вос-точную Адриатику как на “во-дную границу”, разделяющую и объединяющую балканские страны и Западную Европу. Ав-тор размышляет о том, как море повлияло на этническую идентич-ность прибрежного населения, как локальные идентичности переплетались и конфликтовали между собой. Мирослав Шкандрий (Myroslav Shkandrij) в статье “Националь-ный модернизм в постреволю-ционном обществе: украинский ренессанс и еврейское возрожде-ние, 1917−1930” реконструирует параллельные и во многом взаи-мосвязанные проекты создания современных национальных куль-тур в УССР в 1920-е гг. Ставшее возможным благодаря украинской революции, интегрированной в [End Page 327] общероссийскую революцию, и большевистской политике коре-низации, еврейское и украинское культурно-национальное строи-тельство начало восприниматься центральной властью как угроза и было разгромлено к началу 1930-х гг. Пол-Роберт Магочи (Paul Robert Magocsi) описывает дру-гой случай устойчивого мирного межэтнического и межконфес-сионального сосуществования в начале XX в. − Карпатскую Русь. Попытки государства и нацио-нальных элит мобилизовать насе-ление по этноконфессиональному признаку оказывались не слишком эффективными из-за отсутствия в регионе четко выраженной эко-номической дифференциации и специализации по этническому признаку. Несмотря на случавши-еся вспышки массового насилия, параллельное сосуществование нескольких принципов опреде-ления социальной идентичности (а также высокая степень недо-верия населения государству) препятствовало эксплуатации насилия в рамках национальной мобилизации. Как напоминает в следующей главе Кай Струве (Kai Struve), в Восточной Галиции в 1941 г. все обстояло совсем по-другому. Вол-на погромов, учиненных местным населением, и “акций”, организо-ванных немецкими спецкоман-дами, практически уничтожила еврейское население. Эскалации насилия способствовало идео-логическое оформление анти-большевистских настроений в антисемитскую риторику. Завершает сборник глава Фи-липпа Тера (Philipp Ther), посвя-щенная теоретическим рассужде-ниям о статусе пограничных ре-гионов в новейшей европейской истории. В Центральной Европе эти “промежуточные территории” (Р. 487), характеризуемые при-чудливым смешением культур и языков, стали полем битвы раз-личных национальных движений и государств-наций за господство. Они рассматривали региональ-ную автономию и гибридность населения как главную угрозу национальному идеалу гомогени-зации. Указывая на возрождение региональных идентичностей и рост региональных движений в Евросоюзе, Тер допускает, что регионализм может прийти на смену национализму как домини-рующей политической модели. В чем не приходится сомневаться, по мнению Тера, так это в том, что изучение окраин и пограничий способствует преодолению теле-ологии и избирательности взгляда доминирующей нациецентричной модели историографии. В целом, редакторам удалось сохранить внутреннее единство сборника на уровне тематического [End Page 328] фокуса и общих концептуальных подходов, что нечасто удается в коллективных работах. К сожале-нию, столь же общим для многих глав сборника стал ряд проблем. Прежде всего, приходится отме-тить преобладающее внимание к политическим режимам и на-циональным элитам, изучение их взаимоотношений и конструиро-вания “элитарной” идентичности. Однако история европейского приграничья, столь многооб-разного и сложносоставного, не будет полной без полноценного исследования, представляющего “взгляд снизу”, отражающего формирование идентичностей простых людей или функциони-рование “традиционного обще-ства”. Эта перспектива потребует расширения источниковой базы и иной методологии. В частности, представляются перспектив-ными социально-культурные и социально-психологические ис-следования общества пограничья в сравнительной перспективе, в духе тем, намеченных Магочи, но на более представительной источниковой основе (сам Магочи признает “импрессионистский” характер своего исследования). Также кажется важной даль-нейшая проработка концепту-ального аппарата для анализа общества, чью специфичность и маргинальность с точки зрения норм модерного национального государства (а значит, и принятой в нем классификации населения) столь убедительно доказывают авторы сборника. К примеру, при описании коллективной идентич-ности населения пограничной зоны особую важность приобре-тает понятие социального статуса, требующее дальнейшей детали-зации. Кажется перспективным изучение фактора миграции (в разных ее формах) для проясне-ния причин всплесков национа-лизирующей активности в этих регионах. После прочтения сборника остается не проясненным вопрос о роли пограничных регионов с точки зрения сохранения (или под-рыва) стабильности государства в целом – разные авторы дают по-тенциально взаимоисключающий ответ. Не раскрыта вполне и тема неравномерности исторической памяти и даже несовместимости различных версий исторической памяти у разных групп населения пограничья. В целом же, рецензируемый сборник представляет огромный интерес не только для историков конкретных регионов и стран (прежде входивших в состав Рос-сийской, Габсбургской и Осман-ской империй), но и для многих других представителей историче-ской профессии, интересующихся новейшими методологическими подходами. [End Page 329] Footnotes * Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки России в рамках проектной части гос. задания в сфере научной деятельности, № 33.1162.2014/К. 1. Alfred J. Rieber. The Struggle for the European Borderlands from the Rise of Early Modern Empires to the End of the First World War. Cambridge, 2014. 2. Ida Harboe Knudsen, Martin Demant Frederiksen (Eds.). Ethnographies of Grey Zones in Eastern Europe: Relations, Borders and Invisibilities. London, 2015. 3. P. Jordan. Landscape and Culture in Northern Eurasia. Walnut Creek, CA, 2011. Не-смотря на то, что книга посвящена образу жизни и верованиям коренных народов Северной Евразии, в ней представлены попытки интегрировать изучение этого региона в международные методологические дискуссии, и очертить перспективы культурно-ландшафтного подхода как универсального для изучения различных периодов истории приграничных регионов. 4. Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны / Под ред. А. С. Герда и Г. С. Лебедева. Санкт-Петербург, 2001. С. 5-14. 5. Исторический курс “Новая имперская история Северной Евразии” // Ab Imperio. 2014. № 1. С. 249-288. Copyright © 2015 Ab Imperio and its author